Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres] - Анна Дмитриевна Радлова

– лава,

                                                            камни и кровь,

Проклинай, плачь, славословь!

Любовь не долетит до человека.

За стеною широкая терпкая соленая степь,

Где ни дождя, ни ветра, ни птицы, ни зверя.

Отмеренной бесслезною солью падала

                                                            каждая потеря

И сердце живое мое разъедала, как солончак

черноземную степь.

Только над степью семисвечником пылают

                                                                   Стожары,

Семью струнами протянут с неба до земли

                                                       их текучий огонь,

Звон тугой, стон глухой, только сухою рукою тронь

Лиры моей семизвездной Стожары.

Январь 1922

Ранней весною в черном и зеленом поле

Веруешь в настоящий земной шар,

Поскользнешься и окажешься в бездонной воле,

Страшен только первый последний удар.

А там подхватит внезапный, многосильный,

                                                                  крылатый,

Или это сердце пропеллером гудит и несет?

Земля покажется в небе золотой заплатой,

Звездным сотом среди звездных сот.

Увижу вертящиеся города и голубые вулканы,

Людей похожих на стоглазых на бессердых

                                                                        зверей,

Бессолнечные, бескровные страны,

Белые кипарисы и черные платаны,

И крикну пилоту: домой, поворачивай машину

                                                                        скорей!

Но улетевшим нет больше возврата —

Затоскую, заплачу, закричу, запою,

На земле хоть брат убивает брата,

Но Хозяин солнцем и дождем поит земную

                                                              пашню свою.

На земле сгорают люди от смятенья горя

                                                                   и страсти,

Но есть твоя теплая, твоя родная грудь.

Разве мало такого человеческого счастья?

А здесь расчисленный, звездный,

                                          безмерно холодный путь.

И будет крик мой горьким и громким,

Прольется на землю певучей, текучей звездой,

И ты в то мгновенье проснешься в потемках

И подумаешь: как часто звезды падают

                                                             нынче весной.

Декабрь 1921

Любим того, чей дом бережем,

Кому рожаем детей,

Кому похлебку варим и шьем —

Игрушечный бог, не ставь сетей —

Не для нас твои сети и стрелы и сны,

Нам бы только сердце высоко держать,

Донести бы его до Единой Весны

И научиться без тоски умирать.

На руках было много блестящих колец,

Осталось одно золотое кольцо.

Сквозь кольцо я гляжу на белый свет

И вижу Спарты суровой лицо.

Декабрь 1920

В ночи лежу с открытыми глазами.

Глазами, ртом и порами вбираю

Ползучую ночную темноту.

Когда во мне становится как в склепе

Непоправимой темнотой темно,

Совой прозревшею летает сердце

И ищет выхода. У человека

От века и до века нет исхода.

И вижу всё обломки и спирали

Вчерашних головокружений, штифт

Огня бенгальского, что мне казался

Похищенным моей рукой у Бога.

И надо всем немая Мнемосина

Бессмертной и прохладною рукою

Черту магическую провела.

Сперва неясно, вот ясней, яснее

Я вижу белое твое лицо.

Глаза закрыты. Как посмел ты солнце

Запрятать за дремучий лес ресниц,

Ресницами от мира заслониться,

Ресницы разложить как мертвых птиц?

Ведь на земле темно и дети плачут,

И хлеб не родится, и голод воет,

И холод сковывает нашу землю,

И ощупью земля слепая бродит,

Орбиту потерявшая свою.

Открой глаза! Да будет свет! Ужели

Мой дух слабее духа, что над бездной

Летал и эхо всей пустой вселенной

Его глаголу вторило стократно?

Скорей, скорей, ты видишь, вот рассвет

Бездушный, серый и ненастоящий

Встает над городом. Опять день долгий

Притворствовать, что мы живем под солнцем,

Когда я твердо знаю, что оно

В груди моей навек погребено.

Январь 1922

Город как заколоченный дом,

Небо в клочьях, и ветер кругом

Воет, веет, летит, летит,

Забытая ставня от ветра стучит.

То не город, не дом, а корабль,

Гиблый ветер, смертельный Сентябрь.

То тоска твоя разлилась рекой,

Граниту не справиться с этой тоской.

Сердца гулкого твоего нестерпимый звон

Небывалый поет циклон.

Желтый смерч листовой кружит, кружит,

Рваным шелком шуршит, шелестит,

На приступ идет вода и земля,

Не спасти, не спасти корабля.

И улыбается нежный рот —

– Слышишь, гибель на борт идет.

Октябрь 1921

Любовь

Вот эта черная дыра —

Ночное головокруженье,

Ужели нежная игра

Любовного воображенья?

Веселья ждешь – веселья нет,

Зовешь покой – покой далече,

И станет тесен белый свет,

Но два крыла прорежут плечи.

Май 1921

Ангел песнопенья

Онемевшие руки тянутся к лире,

О рожденном мире не могу молчать.

Порфирородный в каменной, в черной порфире

На знающие уста наложил печать.

Больше всех любил тебя Бог когда-то —

Можно душу как дом обокрасть —

Что стоишь надо мною, зверь когтистый, крылатый,

Узнавший земную напасть?

Есть синие дни и Румянцевский сад и звон вечерний

И девушки нежные, как апрельские тополя.

Зачем приник ко мне в тоске суеверной?

Черным бездонным счастьем под тобой

                                                         кружится земля.